Все легенды и мифы

Противопоставление Д. и з. играет важную роль в дуалистических мифах, где каждый из персонажей и символов относится либо к положительному ряду как носитель добра, либо к отрицательному ряду как воплощение злого начала. В частности, в дуалистических близнечных мифах один из божественных близнецов может быть воплощением добра, другой - зла (соответственно Тавискарон и Иоскеха у ирокезов и гуронов и др.). Однако значительно чаще Д. и з., хотя и выделяются как основные смысловые понятия, прямых названий внутри мифологической системы не имеют (иногда по причинам табуистического характера): в частности, для обозначения зла употребляется символ "левой стороны", обычно соотносимой со злом (см. Левый и правый). В отличие от архаических дуалистических мифологий, более развитые мифологии Ближнего Востока, например хаттская и хеттская, различают "добро, благо" и "плохое, зло", связанное с "темной землей" ("нижним миром"); целью особого обряда становится избавление человека от "зла" и различных его мифологических и ритуальных воплощений (злого языка, злого глаза и т. п.). Противопоставление Д. и з. свойственно и дуалистической мифологии Древнего Египта. В поздней египетской сказке о правде и кривде (1-е тыс. до н. э.) воплощение зла кривда ослепляет своего старшего брата - правду, воплощающего добро; в сказке кривде помогает девятерица богов. Аналогичная сказка о двух братьях известна в хеттской литературе с середины 2-го тыс. до н. э. (в переводе с хурритского, см. Аппу). Мотив соперничества или состязания правды и кривды имеется также в древнеиндийской традиции и со временем становится распространенным литературным сюжетом (возможно, к нему восходит и аналогичный мотив в древнерусской "Голубиной книге", хотя противопоставление правды и кривды, коренящееся в самих истоках славянской дуалистической мифологии, могло получить литературную обработку и независимо от позднейших восточных влияний).

В гомеровском эпосе и в "Авесте" носители злых и добрых намерений обозначаются одинаковыми словами (греч. "злонамеренный", др.-инд. durmanas, авест. duz. manah, "злое побуждение духа" и греч. микено-греч. e-ume-ne, "благомыслящий", авест. hu. manah, "доброе побуждение духа"), что позволяет говорить об очень древних истоках того противопоставления Д. и з., которое позднее в "Авесте" переосмыслено в духе зороастрийского дуализма, а в ранней греческой традиции отразилось во включении оппозиции хорошего и плохого в число основных противоположностей у пифагорейцев.

Развитые религиозно-философские системы характеризует понимание Д. и з. как нравственных категорий, определяющих поведение человека, не связанных с воздействием на него различных мифологических сил или состоянием ритуальной чистоты или оскверненности. Но и в этот период возможно распространение дуалистических систем, в которых (например, в манихействе, у богомилов) наряду с воплощением доброго начала (богом) предполагается также и наличие отдельного воплощения зла (сатаны, Люцифера и т. п.). Этот мотив как чисто литературный находит продолжение в культуре нового времени, в частности в произведениях, построенных по типу египетской и хурритско-хеттской сказок о двух братьях ("Мастер Балантре" Р. Л. Стивенсона), либо с героем, воплощающим в себе отдельные персонажи Д. и з. (его же "Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда").

Лит.: Douglas M., Purity and danger..., L., 1966; Klein M., Our adult world and its roots in infancy, L., 1960; Grava A., L´aspect metaphysique du Mal dans l´oeuvre litteraire de Charles Baudelaire et d´Edgar Allan Рое, Lincoln, 1956; его же, A structural inquiry into the symbolic representation of ideas, P. - The Hague, 1969; Otto R., The idea of the holy, Oxf., 1929.