%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%20%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD%EF%BF%BD

"Я знаю о них все. Я сто раз перечитал Геродота и многих последующих авторов, всякий раз переиначивающих эту историю. Я знаю, что кроме трехсот тяжеловооруженных спартанских воинов, в бой в Фермопильском ущелье шли и их легковооруженные слуги - примерно по семь на каждого. Я знаю, что "освободительность" греко-персидских войн раздута из ничего историками - ведь сами персы расценивали все это как карательную экспедицию в земли варваров, а греки страшно перепугались, одержав первые победы. Психологи рассказали мне про специфику восприятия жизни и смерти древними людьми и про возможность массового отождествления спартанскими воинами себя с какими-либо гераклами или ахиллами. Я не люблю спартанцев за их отношение к любви и женщинам, за их тупость и жестокость. Я знаю о них все...

Но от них я узнал еще больше...

От них я узнал про безнадежный долг. Долг, оплата которого смертельна, а неоплата - немыслима. От них я знаю, что такое безысходность. И они же научили меня тому, что безысходности не бывает.

Я думаю, что все спартанское государство мудрым Мирозданием задумывалось и создавалось для этого боя. После этого оно могло и раствориться во времени и пространстве, не противоречь это законам истории. Это ничего не изменило бы. Триста смертников научили меня тому, что можно жить ради мига - и это будет достойная жизнь.

От них я узнал, что такое позор. Позор - это неразделенность. В их случае - неразделенность смерти. Я помню двоих оставшихся в живых и то, что один покончил с собой, а второй смыл с себя пятно только невиданным подвигом. Я ненавижу такой позор - но я знаю, что это такое.

Они научили меня славе... Я могу смеяться над ней, могу презирать ее, могу не стремиться к ней. Но я знаю, что слава - это когда один против тысячи.

Иногда мне кажется, что я был там. Ведь сказать то, что сказал послам Ксеркса Диэней - про то, что мы будем сражаться в тени - мог и я. И мне кажется, что я разделял их доблесть - доблесть безоговорочную и настоящую. Такую, когда малодушие и страх, живущие в каждом человеке, растворяются в общем осознании величия предстоящего подвига.

Я понял, кто такой царь. Настоящий царь. Это совсем не тот, кто сидит на троне в окружении подобострастных огрызков, мудрых советников и сговорчивых полуголых женщин. Это не тот, кто властвует и не тот, кто владеет. Настоящий царь, это тот, кто ведет в бой шеренгу обреченных. Тот, кто идет в этот бой первым, слыша за спиной лязг оружия и шаги людей, безгранично верящих в то, что решение предводителя - единственно правильное. И это решение согласуется с их представлениями о чести и долге. И они готовы разделить с царем все - и смерть, и славу.

Они показали мне, что ответственность может быть смертельно тяжелой. И что она, эта ответственность, может быть великой и неразборчивой - позволяющей забыть про мелкие обиды и далеких, оставленных дома врагов. Когда твоя грудь встречает вражеское копье - она закрывает всех. И друзей, и недругов. И вряд ли есть большее великодушие, чем готовность умереть за людей, большинство из которых тебе даже не знакомы.

Я не хочу умирать. Но если, когда подойдет мой срок, у меня будет возможность выбора, я стану триста первым."