%D0%90%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5%20%D0%BC%D0%B8%D1%84%D1%8B

"Этот мир перестанет существовать не тогда, когда на него свалится какая-либо комета или случится то, что называют третьей мировой войной. Просто однажды достаточно большое количество людей решит, что все в мире относительно...

Мир переплетений возник за один миг. Тогда, когда он возникал, люди могли точно сказать время его возникновения. Но с рождением нового мира время исчезло. Вернее, стало одним из переплетений, более или менее общим для многих людей на первых порах и совершенно разным спустя мгновенье.

Иногда мне казалось, что этот мир создал я. Подобное чувство, наверное, возникало у многих людей, и все мы были правы. Мир переплетений был частью личного мира каждого из нас. Это понимали все. А еще все понимали, что все в мире относительно.

Никто, наверное, не мог и предположить, что дурацкая фраза про "все в мире", приписываемая житейской мудростью Эйнштейну, сможет в односекундье перевернуть существовавший мир. Никто не мог подумать, что простое утверждение сможет обрести облик настолько ощутимый, что не замечать его уже будет невозможно. Но оно смогло. Смогло стать бесспорной истиной для миллиардов людей и через эту бесспорность стать причиной гибели целого мира.

Сейчас этим уже никого не удивишь, но тогда, когда было время, все это казалось чудом. Людьми завладела идея - простая и понятная каждому - на своем уровне относительности. Идея оказалась потрясающе разрушительной. Она стирала все - традиции устои, мораль, закон, веру - "Все относительно," - говорили люди - и разрушали, уходили, бросали, разбивали. И, оглянувшись на руины, как заклинание повторяли: "Все относительно..."

И мир начал растворяться... Растворяться в относительности. Люди исчезали, поняв относительность существования. Их уносила бесконечность идиотских парадоксов об относительности самой относительности. Их влекла пустота, казавшаяся высшим воплощением любой сущности.

Тогда мне стало страшно. И именно тогда я понял то, что знал всегда - в этот мир необходимо вернуть Абсолют. Вещь, понятие, категорию, которые могли бы стать стержнем существования распадающегося мира.

Я мог создать Абсолют единой мыслью. Мыслью о том, что Абсолют есть одно из проявлений Относительности и он есть везде. Он все. Но мне не нужен был этот относительный, всеобъемлющий Абсолют. Мне нужен был Абсолют с четкими границами, воспринимаемыми каждым человеком. Абсолют опыта действия.

В этом и была загвоздка Люди, в том числе и я, разучились действовать. Ведь когда относительно все, относительно и действие. Качества, что многие века толкали человека вперед, вели за собой по любым дорогам, стали относительными. Потерял их и я.

В принципе, я знал все. Но сделать сам не мог почти ничего. Но я придумал выход. В своем обычном стиле. Я решил создать инструмент, который сам - или при моем незначительном участии сможет найти Абсолют. Создать этот инструмент, заточить его и наблюдать за тем, как он будет работать.

Я всегда мечтал вырастить дочь. У меня не было своих детей - относительность закрыла мне глаза на настоящую и единственную любовь - мы расстались. А иметь детей от других женщин я просто не хотел. Да и все другие женщины тоже стали относительными. И, иногда чувствуя себя плагиатором и вспоминая попеременно то Пигмалиона, то Гвидиона, я родил Дочь...

Я решил, что все должно быть настоящим. Я разделил себя на мужчину и женщину и зачал ребенка. После чего стал снова одним существом - беременной женщиной. Этот трюк с разделением придумал не я - многие, особенно сразу после начала эры относительности, баловались таким образом. И многие рожали детей от самих себя. Только это были относительные дети - предназначенные прежде всего для удовлетворения самых разных потребностей родителей. Большинство таких детей прекратили свое существование при очередных перекройках мира их "родителями". Некоторые выросли. В относительно стабильных мирах. Но их было очень мало - и единственным смыслом их жизни было пребывание рядом с родителями.

Мне же нужен был настоящий ребенок, даже внешне выросший в нормальных для ребенка условиях. И тогда я создал древнее время. Для того, чтобы много лет растить в нем дочь. Столько лет, сколько понадобится ей для того, чтобы найти Абсолют.

Сразу после погружения в древнее время я снова разделился на мужчину и женщину - я чуть не забыл о том, что непременным условием жизни ребенка является полноценная семья. Спорить с древней мудростью я не хотел - подобными глупостями не занимался.

Вот и все. Такова краткая предыстория. Сказать, что девять месяцев моей беременности пролетели незаметно, означало бы безобразно солгать. Я, может быть, и не помню каждого дня этого срока, отмеченного древним временем и сосчитанного с его помощью, но очень хорошо помню все переживания и чувства, сопровождавшие меня тогда. Я ведь даже не представлял, чего ждать мне, особенно мне-женщине, от этой новой жизни. О том, что беременные женщины раздражительны, капризны, и так далее, и тому подобное, я знал из самых разных источников - от анекдотов, до научно-популярных и научных книг. И ждал этой раздражительности и капризности с некоторым удивлением и опаской - я уже забыл, что это такое.

Ничего. Ничего не было. И тогда я размышлял об этом, и сейчас иногда размышляю об этом - почему я с каждым днем чувствовал себя все спокойнее и умиротвореннее. И никаких намеков на капризность и раздражительность не было. Я пытался искать истоки той общепризнанной и ожидаемой капризности в мире, который обычно окружал беременных женщин и в котором они часто совершенно не нуждались. Думал, что раздражительность появляется от гиперопеки родственников, от необходимости кормить, быть хозяйкой и прочей стереотипной мути. И не находил. Все это, все то, что хотя бы потенциально могло стать раздражителем, представлялось мне мелким и незначительным.

Меня не покидало удивительное чувство предрешенности исполнения миссии. Я ощущал себя участником великого таинства, происходящего по неведомым и всеобъемлющим законам. И в этом грандиозном спектакле от меня - маленького и простого - зависело почти все. Беременность была для меня-женщины возможностью единения с мирозданием, а для меня-мужчины - возможностью инициировать это единение и наблюдать свершение таинства. И быть на столь приятном втором плане - помогать, поддерживать, обеспечивать - и через эти мелочи ощущать свою "суммарную" значимость и целостность с женщиной и новой жизнью.

Но все эти мысли я сформулировал сейчас - а тогда я просто жил. Я построил для нас небольшой дом, стоящий на берегу озера, примерно в двух километрах от маленького поселка, который детально даже не продумывал. Моя память служила достаточным источником образов, и, если бы нам понадобились уточнения - с ними не было бы никакой проблемы. Нас часто навещали старые друзья, мы сами много гуляли и ходили в гости, но, большей частью, мы были заняты собой и дочерью.

Жизнь женщины с каждым днем становилась все удивительнее и удивительнее. Новая жизнь сначала совершенно не давала знать о себе, хотя чувствование развито у меня очень остро. Однако, несмотря на "спрятанность" дочери, мы начинали жить с ней. Разговоры с дочерью и о дочери, какие-то планы и прочие мелочи, которые обычно сопровождают ждущую ребенка семью - все это походило на некий источник, который исходил из нас и питал новую жизнь искристой энергией.

Первое время это вливание энергии не вызывало никакого отклика - но мы были терпеливы, сильны и последовательны. И примерно через месяц после зачатия мы почувствовали новую жизнь - почувствовали не физически - мы почувствовали, что отдаваемое нами - принимается. Новое существо начало откликаться на получаемое добро. Совершенно неопределенно - но откликаться.

Именно тогда дочь стала восприниматься мною, как собственная часть - "плоть от плоти". Вернее - "душа от души". И долгое время ее рост и развитие мы полностью отождествляли с тем, что она научивалась принимать от нас и из окружающего мира.

Уже тогда, когда дочь начала принимать добро, у меня возникла аналогия с известной библейской легендой о пребывании отдельных представителей рода человеческого в раю. И последующим его изгнанием оттуда через обретение различия между добром и злом. Эта часть аналогии мне, правда, не особенно нравилась - но я и не увлекался ей.

Думается мне, что второе, что научилась различать наша дочь - это зависимость. Это было вполне естественным и произошло без нашего участия. Зависимость от того мира, что окружал ее, зависимость от матери. К счастью, осознание этой зависимости не было связано с тем, что дочь почувствовала ее в каких-либо внешних проявлениях. Просто она ощущала себя частью - очень значимой частью - но частью этого мира.

И мы постарались сделать так, чтобы следующим чувством, пришедшим к дочери после зависимости, стало доверие. Доверие миру, доверие матери, отцу, мне. Обретение дочерью этого доверия мы ощущали уже физически.

Дело в том, что осознание дочерь зависимости породило в отношениях между матерью и ребенком некоторое напряжение. Мать говорила об ощущении того, что внутри ее постоянно существует какой-то вопрос, постоянное знакомство, постоянная проверка и даже подозрение. Мы вместе удивлялись этой чисто человеческой реакции на встречу с новым. Скоро это приглядывание стало взаимным - мать тоже постоянно искала в себе изменения, заглядывала внутрь себя, как бы стараясь точно узнать - что же там внутри происходит. К исходу второго месяца эта спираль взаимного изучения стала такой заметной, что в нее втянулся и отец, пытавшийся искать внешние проявления изменений, происходивших внутри женщины. Иногда ему вдруг казалось, что он может даже ощущать биение двухмесячного эмбриона - хотя он прекрасно знал что даже мать еще не может физически чувствовать этого.

А потом они вдруг прекратили это приглядывание. Прекратила мать, почувствовавшая совершеннейшую бессмысленность и ненужность этакого исследования. Подглядывание закончилось и мы - семья - вернулись к уже подзабытым удивлению, добру, любви, восторгу. По большому счету, мы и не уходили от них - но за время научно-иследовательской работы они вдруг начали превращаться в какой-то набор формальных процедур, должных свидетельствовать и всем вокруг и нам самим о том, что в семье "совет да любовь". Мы вовремя опомнились.

А дочь просто ответила нам доверием. Доверием она заменила почти подозрительное изучение этого мира. Она не прекратила познавать его, но из этого познания ушло малейшее подозрение. Малейшее опасение, что окружающий мир может принести хоть что-либо неприятное.

Доверие очень просто привело к вере. Вере в изначальную правильность и доброту окружающего мира. И, как не парадоксально звучит такой эпитет по отношению к вере, эта вера была логичной. Дочь доверяла миру, который создал ее и был создан для нее. И вера эта была удивительно светлой...

Почти сразу после этого к дочери пришло ощущение чуда. Чуда, происходящего вокруг нее, чуда, частью и свидетелем которого она была является. Чудесно было все - и то, что мир создал ее, и то, что сам он создан для нее, то, что доверие к этому миру не обманывается, а вере в него не требует доказательств.

Это ощущение чуда очень сильно переживалось матерью. И, вместо ожидаемой капризности, она обрела милую и очень приятную восторженность. Она заразилась этим ощущением чуда. Может быть, чудесными ей казались совсем не те вещи, которые удивляли дочь, но само ощущение чуда было не менее сильным. Это было первое разделяемое ими чувство. Они стали похожи на двух подружек, с той лишь разницей, что для общения им не нужно было слов. Они просто могли заниматься чем-либо немудреным, гулять, перелистывать книги, просто смотреть в окно или слушать дождь - и бесконечно долго отыскивать в любой черточке окружающего мира чудесные черты. Это занятие очень увлекло их и пробудило в женщине удивительную тягу к познанию. Она и изначально знала и понимала немало - ведь она была мной. Но такой восторженной, необузданной любознательности я не знал уже очень давно. Вся библиотека была перерыта, вокруг дома были протоптаны новые тропинки, мы пробовали заниматься тем, чем не занимались никогда. Шили, вязали, готовили разные разности, хоть я-отец иногда и предупреждал шутливо мать и дочь от слишком смелых кулинарных экспериментов. Женщина пробовала писать. Стихи и небольшие зарисовки. И я вспомнил собственные стихи...

Именно от матери дочь узнала о творчестве и вдохновении. Для матери дочь стала феей, которая приносила ей новые прекрасные идеи и являлась соучастником их реализации. А дочери казалось, что рядом с ней живет чудесная волшебница, основная задача которой - творить радостные чудеса.

И именно тогда женщина осознала, что участвует в самом творческом и таинственном процессе - в творении жизни. Творчество оказалось сокрытым в ней самой и ее еще не рожденная дочь являлась воплощением этого творчества. Это удивительное осознание высшего творчества привело мать и дочь к приятию еще одной вещи, которую почти невозможно описать, и которую я-отец назвал сущностью.

Сущностью существ, процессов, вещей и событий. Скрытым от всех набором свойств и качеств, которые наилучшим и наиточнейшим образом характеризуют все в этом мире. В сущности есть что-то от судьбы, от предназначения. Не в их безысходном предрешенном смысле, но в чем-то возвышенном, вселенском. Сущность нетороплива и уверена в себе. Она очень уютна, и делает людей красивыми, умными, благородными и чистыми. Сущность - это невидимый спутник, который всегда рад составить нам очень приятную компанию. Но происходит это только тогда, когда то, что мы делаем, является существенным для нас.

Сущностью двух моих женщин стала взаимная жизнь. Именно так - отдельно жить они уже не могли. И это глупая иллюзия, что родившийся ребенок покидает мать - он остается у нее под сердцем. Навсегда. Женщины поняли это. Они нашли, вернее - открыли, свою сущность. И вместе с сущностью обрели целостность.

Целостность эта основывалась прежде всего на добре, доверии и вере - тех категориях, которые всегда спасают нашу жизнь - даже тогда, когда ей ничего не угрожает.

Целостность была во всем. Она была даже чисто физической - дочь ощущала себя частью матери. Потом, когда она поняла, что мать, все в том же физическом смысле, является только первой ее колыбелью. И что ее настоящим родителем является весь мир - женщина, мужчина, небо, море, лес, горы... И от этого осознания ощущение целостности стало еще острее и необычнее. И, наконец, к дочери пришло чувствование целостности себя.

К этому времени дочь уже стала совершенно заметной. Мы с матерью могли и замечать и ощущать ее простым прикосновением руки. И еще мы поняли, что кроме чувств и ощущений, к дочери начало небольшим осторожными шагами приходить знание.

Именно тогда дочь начала проявлять удивительный интерес к нашей семье. Мать почувствовала это и потянулась к самой разной информации о том, кто мы, как долго и зачем живем в этом мире, что делаем в нем сейчас и что принесли в этот мир мы и наши предки.

Я-отец долго развлекал женщин вечерними рассказами, пытаясь вспомнить как можно больше даже о самом себе. Воспоминания эти оказались очень сложными. Мне очень редко удавалось вспомнить какие-либо конкретные события, но я помнил людей, помнил свои отношения с ними. И еще у меня были традиции.

Традиции, перенятые мной у моих предков. Традиции, созданные мною. Их было много и они делали рассказ о моей жизни долгим и увлекательным. Иной раз, во время таких рассказов, мне казалось, что традиции представляются моей дочери, как некий незыблемый фундамент, как основа жизни. А иногда я и сам верил в это. Верил в то, что именно традиции, соблюдаемые строго и с удовольствием, придают жизни какое-то уверенное, стабильное постоянство. Надежда, или даже убежденность в том, что в любом случае - чтобы ни случилось - весной я поеду за березовым соком, летом за травами, что осенью буду прощаться с лесом, а зимой - скучать по нему - все это делало суету и быстрое течение жизни совершенно незначительными.

Дочь приняла мои традиции. Они понравились ей, даже сейчас, когда ощутить всю их прелесть она не могла. Но она верила мне. Верила без остатка. Верила в то, что эти традиции просто созданы в высших сферах. Она поняла, что традиции являются той категорией, которая может объединить в себе все прекрасное, что есть в этом мире. Поняла сама, без моей помощи, как мне кажется. И тогда я рассказал о своей главной традиции - традиции быть счастливым.

Счастье невозможно формализовать - и мысль эта до безобразия банальна. Но сами попытки его формализации порой совершенно необходимы - и для себя, и для того, чтобы делиться счастьем с другими людьми. И мы попытались все вместе формализовать его. Я даже отделился, насколько мог, от семью, чтобы они могли сами найти самые главные слова...

Доброта, Вера, Доверие, Сущность, Творчество, Традиции, Целостность, Любовь - она была сразу добавлена женщиной и мужчиной и дочь приняла это добавление, хотя все они вкладывали в Любовь совершенно разный смысл.

Этот, извиняюсь, список не удивил, но обрадовал меня. Я когда-то придумал почти такой же. Только в моем списке были еще Путь и Свобода. Но я-семья, быть может, и не могла определить эти понятия. Как не могла назвать составляющей счастья воздух или солнце - они были такими же неотъемлемыми составляющими жизни, как Свобода.. А в Пути они находились постоянно - и едва ли могли описать его. Они были внутри Пути, и каждый их день, каждое слово, каждая их мысль были одним шагом. Иногда - маленьким. Иногда - великим. И они не то, чтобы не ощущали этого - они не могли взглянуть на свой Путь "снаружи" и не могли сравнить его с отсутствием пути.

Хотя, конечно, им всем предстояли очень крутые перемены - чего стоило только рождение ребенка. Может быть, спустя долгое время, они и назовут Путь Путем и вложат в это слово тот смысл, что вкладывал в него я. Но не сейчас. Сейчас путь растворился для них в остальных категориях-составляющих Счастья и незримо присутствовал в каждой из них.

После того, как счастье было, с позволения сказать, формализовано, все пошло по накатанной и весьма веселившей меня дороге. Найдя составляющие счастья, они начали искать его причины. Математики...

Результат поисков меня изрядно позабавил, хотя был весьма достойным и совсем неглупым.

Это развеселое семейство пришло к выводу, что счастье есть отсутствие поисков счастья, уверенность в том, что оно находится в тебе. Все это очень живо напомнило мне мистические учения Востока и было, несомненно, разумно. Если не придираться к словам. Но этого, собственно, никто делать и не собирался.

На этом вся эта занимательная математика и закончилась. Да и что им еще оставалось? Доказывать принципиальную возможность или невозможность счастья, искать формулу его универсализации, или еще что? Едва ли у них возникали мысли об этом. Ведь все эти теоретизирования по поводу счастья и его категорий были им интересны постольку-поскольку. Из хулиганских соображений, в угоду собственной любознательности.

Ведь они умели жить в счастье. И жили так. И вот что удивительно - после всех этих умственных экзерсисов и мать и отец вдруг вспомнили, что их задача - воспитать дочь, которая сможет вернуть в мир Абсолют...

А дочери тем временем исполнилось уже восемь месяцев. И эти месяца были удивительно насыщенными. Дочь сама вряд ли их так определила бы - для нее тот способ контактов с миром, которой обеспечили ей родители, был совершенно естественным. В нем не было только одного - в полной мере свободной и неограниченной возможности влиять на окружающий мир. И она активизировала свои попытки...

Все это выражалось в уже привычных мужчине и женщине толканиях и шевелениях. Только теперь все это, помимо радости и счастья контакта, вызывало у родителей какое-то странное умиление. И из этого умиления родилась одна маленькая мысль. Родилась она у женщины и была очень простой - а не найден ли уже Абсолют...

Абсолют, который можно назвать по-разному. Материнство, детство, способность рожать детей. Эти удивительные свойства и эти прекрасные события, при которых и в результате которых на свет появляется новая жизнь, несущая с собой целую и совершенно неповторимую гамму чувств, мыслей и эмоций - не Абсолют ли это?

Мысль мне понравилась. В другое время и в других условиях я, может быть, и удовлетворился бы таким быстрым и удачным ответом. Но не сейчас. Этот свеженайденный абсолют представлялся мне абсолютом созерцательным. И кроме того, мне понравилось жить в той семье, что я создал. И разрушать я ничего не хотел...

А дочь тем временем расширяла границы своего познания и сферы собственного влияния. Ее воздействие на мир становилось все более заметным и интенсивным. Дочь стремилась познавать и изменять. Существующего мира стала ей не хватать.

И она родилась.

Незадолго до рождения ребенка в семье появился еще один человек. Я. Я сам собой. Я стал дедом. Будущим дедом, в смысле. Я долго размышлял о целесообразности своего появления в том мире, что сам создал. И решился на этот шаг. И именно в этой роли. Роли другого поколения. Роли мудреца, бездельника, созерцателя, давателя умных и дурацких советов, милого и надоедливого. Сознаюсь, что такая роль мне очень нравилась, и появление в семье деда было исключительно результатом моего желания, но не необходимости.

И я пришел. Мужчина и женщина не удивились мне. Я сделал так, что они знали обо мне и ждали меня. А для дочери я был первым новым человеком в семье. Она, конечно, общалась с другими людьми, но это общение походило на проскакивание искры между двумя электродами - яркая вспышка интереса и прежний покой в привычном мире.

Во мне же она признала родственника. Я этому совершенно не удивился, хотя до сих пор не понимаю, как она умудрилась определить во мне родного человека. Может быть, ей просто передались знания и чувства матери. Не знаю.

Но признан я был сразу. Короткое удивление сменилось радостью: "Ага! Еще один родственник!" Таки, по крайней мере, казалось мне это чувство сначала. Но, как оказалось, это чувство дочь чувствовала совершенно иначе. Это удивительно, но чувственно, эмоционально, она совершенно не разделяла мать и отца на отдельных людей. Для нее они составляли один родной мир. Мир близкий. И были родители даже не компонентами этого мира. Были самим миром. Был еще мир далекий - гораздо менее постоянный, чем мир близкий. В нем были друзья, знакомые, явления, события, природа - все, с чем встречались родители и что они могли осознать. И этот мир, по сравнению с близким и родным миром, поражал своей изменчивостью.

Мое появление в семье для дочери означало расширение, изменение родного мира. Никогда раньше такого не случалось. И событие это очень впечатлило ребенка. И обрадовало его. Дочь просто не могла представить, что изменения, происходящие в родном мире, могут быть изменениями не в лучшую сторону.

Мы ее не обманули. Вообще, моему появлению обрадовались и родители, потому как последний месяц перед рождением дочери состоял из сплошных зашкалов. Несмотря на то, что и мать и отец в полной степени были наделены моей неторопливостью - последние дни были хлопотными и суетными.

Обсуждалось сумасшедшее количество вещей - от имени дочери, до тог, где поставить колыбель (которую отец мастерил два месяца и закончил дне за десять до рождения ребенка). Делалась куча дел - от сотого, наверное, перекладывания всех детских вещей до всякого рода физических упражнений для беременных. (Иногда, кстати, у меня возникали серьезные опасения по поводу рвения, с которым родители изучали всякие книги про "радостные хлопоты". К счастью, отделять зерна от плевел они умели. Да и доверяли собственным ощущениям гораздо больше, чем книжным знаниям).

И все, что обдумывалось, говорилось, делалось, происходило в бешеном темпе. В этом круговороте вертелась и дочь, совершенно не понимавшая, что происходит. И все активнее и нетерпеливее бултыхалась в месте своей временной дислокации. И только вечером, когда все уставали, отец выключал свет, зажигал свечи и около получаса все сидели в спокойно отблеске огней и молчали. Даже дочь.

А утором все начиналось по новой. И в этой круговерти появился несуетливый дед, сбивающей всех с толку и сумасшедшего настроя своим оптимистическим пофигизмом. Отец и мать как будто запнулись. О остановились. Осмотрелись - и удивились. Все сделано. Даже холодильник забит вкусной и здоровой пищей месяца на два. И некоторое время можно просто ничего не делать.

Чем мы и занялись. До рождения дочери оставалось уже менее десяти дней, когда семья забросила все дела и вернулась к подзабытым уже книгам, музыке, неспешным беседам и чаепитиям. К простому сидению у камина и созерцанию огня. С чувством хорошо сделанной работы...

Так и прошли эти последние дни. И дочь, как я уже сказал, родилась.

Мы удивительно переживали рождение. Для меня-деда это было какое-то важное, но достаточно формальное событие. Я понимал, что от меня практически ничего не зависит, и что все, что я могу, это проявить нечто, что принято называть "участие". И радость моя была маленькой - как родившаяся внучка. Но я прекрасно понимал, что радость эта будет расти вместе с ней.

Ощущения меня-отца были немного необычными. Было странное ощущение, что я позвал мать к храму, прошел вместе с ней всю дорогу, а в храм меня не пустили. Хотя во время родов я и был рядом с матерью - но ощущение таинства, к которому я не имею никакого отношения, оставалось. Было даже обидно, что ли, что рожаю не я. то с одной стороны. Но с другой, наряду с формальной непричастностью, оставалось чувство удивительного со-действия, со-бытия. Чувство волшебное и прекрасное.

Я сам был растерян. Наверное, если бы у меня были свои дети, мои чувства были бы простыми - я просто вспомнил бы свои переживания. Я пытался это делать - душа металась по памяти, как загнанный зверь. Но воспоминаний не было...

Что же касается матери, то она не столько переживала, сколько действовала. Ее час настал. И все ее чувства спрессовались в один противоречивый комок. Комок этот был удивительным. Здесь была и отрешенная гордость за себя и за отца, осознание того, что в процесс уже вмешались высшие силы, и все, что зависело от нее, она сделала хорошо. Было и чувство разрешения от бремени, о котором столь часто говорят, чувство сопричастности к тайне, страх, дискомфорт, нежелание участвовать во всем этом. Но мир - всемогущий и добрый - помог женщине.

В дело вступили силы природы, которые никому из нас - даже мне - не подчинялись, и действовали исключительно по собственному природному разумению, игнорируя наши мысли и переживания...

Еще задолго до рождения ребенка отец и мать проводили много времени в размышлениях и беседах о его воспитании. Это продолжалось до тех пор, пока они однажды с удивлением не заметили, что дочь - обычно жадная до любой информации и переживаний - напрочь игнорирует тему собственного воспитания. Ей было безразлично, как ее будут воспитывать. Она просто хотела жить. Жить рядом с любимыми людьми. Родители поняли это - и прекратили глупые разговоры. Проблема воспитания ребенка ушла сама собой. С молчаливого и радостного согласия дочери.

Они просто жили. Просто занимались простыми делами простых людей. И это доставляло им огромное удовольствие. Мать и отец были прекрасными родителями. И семья была совершенно счастлива.

Я не вмешивался. Эти идиотские мудрости про надежды на лучшее и подготовку к худшему я выбросил на самую далекую помойку уже очень давно. Подготовиться к этому самому худшему, если оно вдруг наступит, человек - это изворотливейшее из существ - успеет очень быстро.

Понимать, принимать, воспринимать добро - вот искусство, требующее долгого и кропотливого постижения. Подавляющее большинство знакомых мне людей относились к добру, как к задатку, требующему от них в дальнейшем соблюдения каких-то особых условий и загонявшему их в "кабалу добра". И эти условия и формы кабалы люди придумывали блестяще - умели. И всегда очень настороженно и подозрительно встречали открыто идущего к ним с добром человека. Мне это не нравилось.

Так вот. Я не вмешивался в счастливую жизнь семью. В моем мире я смог построить им такие условия, в которых они могли быть счастливы. Этот мир был достаточно точной копией того мира, в котором родился и вырос я. Только глупости и нелепости человеческой в нем было меньше. Чуть больше гармонии. И все.

В семье случались беды и огорчения. Люди вокруг старели и иногда умирали. Расставались любимые. Дети вырастали и покидали родителей. Лучших друзей манили дальние страны и они устремлялись за кочевой звездой. Но все это была жизнь...

Я знал, что именно мне-деду предстоит прежде всего готовить внучку к ее миссии. Но я не торопился. Ей еще предстояло задать себе самый важный вопрос в этой жизни. И тогда она придет ко мне. И скажет что-то вроде: "Дед, я много думала последнее время над тем, зачем я. Для чего я в этом мире?" А если она будет медлить с эти вопросом - ее поторопит моя близкая смерть.

И тогда она узнает истину. Истину простую и логичную. Предпосылка которой известна всем. Все знают, что все люди разные и каждый человек по своему уникален. Но о том, что уникальным людям нет смысла прятать себя за ординарными делами, понимают очень немногие.

У каждого свой путь и своя цель этого пути. И это не штамп. Вера в эту истину - единственное, что отличает в этом мире мудрецов, идущих своей дорогой.

Она поймет это. Поймет быстро. Философия станет частью ее жизни - библиотека была моим любимым детищем в созданном мире и полностью была в распоряжении семьи. Чтение тех книг, что есть в ней, даром не проходит. Как, впрочем, и общение с теми людьми, которыми она была окружена. Похожие, очень похожие люди когда-то создали и меня.

Я понимал, что не могу планировать все. И никогда не пошел бы на преступление планирования чужой жизни. Пусть даже эта жизнь формально полностью принадлежит мне.

Всякую жизнь, сразу после того, как она начала светиться под любой внешней формой, вела по дороге мироздания своя судьба. Не рок, однозначно и безоговорочно определяющий, что произойдет с человеком и объясняющий то, что с ним уже произошло, но именно судьба. Голос, который нужно научиться слышать и который всегда готов прийти на помощь. Голос судьбы - судьбы священной и неприкосновенной. И полностью открытой для того, кого она ведет. Если он, конечно, хочет ее открыть...

Я просто ждал... А однажды она подошла ко мне и спросила, какое качество, по-моему, является главным качеством человека. Я не успел ответить. Она все сказала сама. Она смогла превратить в слова то, что бесконечно долго жило во мне. В очень простые слова:

- Дед, я пойду куда угодно за человеком, который не торгуется. Который идет, не торгуясь, если необходимо идти. И который знает, что идти необходимо. Ты помнишь латынь? Navigo necessaria est.

- Помню. Плыть необходимо. Даже если еще не известно, куда и зачем необходимо плыть. Плыть необходимо. Даже если плыть еще не на чем. Необходимо строить корабль, и плыть. Путь приведет нас к новым открытиям и познакомит с новыми людьми. Плыть необходимо - ведь расставания научат нас больше всего на свете ценить тех людей, которые уже есть рядом с нами. Плыть необходимо - иначе как мы научимся возвращаться и ждать. Плыть необходимо - иначе мы перестанем существовать...

Как это всегда бывает со мной, я говорил долго... А следующей ночью ко мне пришли Древние Герои. Они пришли не только ко мне. Они пришли вывести мой мир из тупика. Пришли к Дочери. Они пришли, чтобы спасти весь мир. Мир каждого человека и наш общий мир. Они принесли мне свои Абсолюты. Вместе с ними пришел тот, о ком говорила Дочь. Пришел Тот, кто идет, не торгуясь. Пришел, чтобы принять категории, способные спасти мир, от Древних Героев. Пришел для того, чтобы соединить их истины с теми, что я вложил в душу рожденного мною ребенка.

Все было очень просто. Древние Герои говорили по очереди - и из их слов выплеталась тонкая и почти невидимая нить великих истин. А Дочь и Тот, кто идет, не торгуясь принимали это невесомое полотно..."