|
"По заливу Гитчи-Гюми, Светлых вод Большого Моря, С длинной удочкой из кедра, Из коры крученой кедра, На березовой пироге Плыл отважный Гайавата.
Сквозь слюду прозрачной влаги Видел он, как ходят рыбы Глубоко под дном пироги: Как резвится окунь, Сава, Словно солнца луч сияя; Как лежит на дне песчаном Шогаши, омар ленивый, Словно дремлющий тарантул.
На корме сел Гайавата С длинной удочкой из кедра; Точно веточки цикуты, Колебал прохладный ветер Перья в косах Гайаваты. На носу его пироги Села белка, Аджидомо; Точно травку луговую, Раздувал прохладный ветер Мех на шубке Аджидомо.
На песчаном дне на белом Дремлет мощный Мише-Нама, Царь всех рыб, осетр тяжелый, Раскрывает жабры тихо,
Тихо водит плавниками И хвостом песок взметает. В боевом вооруженье,- Под щитами костяными На плечах, на лбу широком, В боевых нарядных красках - Голубых, пурпурных, желтых,- Он лежит на дне песчаном; И над ним-то Гайавата Стал в березовой пироге С длинной удочкой из кедра.
"Встань, возьми мою приманку! Крикнул в воду Гайавата,- Встань со дна, о Мише-Нама, Подымись к моей пироге, Выходи на состязанье!" В глубину прозрачной влаги Он лесу свою забросил, Долго ждал ответа Намы, Тщетно ждал ответа Намы И кричал ему все громче: "Встань, Царь рыб, возьми приманку!"
Не ответил Мише-Нама. Важно, медленно махая Плавниками, он спокойно Вверх смотрел, на Гайавату, Долго слушал без вниманья Крик его нетерпеливый, Наконец сказал Кенозе, Жадной щуке, Маскенозе: "Встань, воспользуйся приманкой, Оборви лесу нахала!"
В сильных пальцах Гайаваты Сразу удочка согнулась; Он рванул ее так сильно, Что пирога дыбом встала, Поднялася над водою, Словно белый ствол березы С резвой белкой на вершине.
Но когда пред Гайаватой На волнах затрепетала, Приближаясь, Маскеноза,- Гневом вспыхнул Гайавата И воскликнул: "Иза, иза! Стыд тебе, о Маскеноза! Ты лишь щука, ты не Нама, Не тебе я кинул вызов!"
Со стыдом на дно вернулась, Опустилась Маскеноза; А могучий Мише-Нама Обратился к Угудвошу, Неуклюжему Самглаву: "Встань, воспользуйся приманкой, Оборви лесу нахала!"
Словно белый, полный месяц, Встал, качаясь и сверкая, Угудвош, Самглав тяжелый, И, схватив лесу, так сильно Закружился вместе с нею, Что вверху, в водовороте, Завертелася пирога, Волны, с плеском разбегаясь, По всему пошли заливу, А с песчаных белых мелей,
С отдаленного прибрежья, Закивали, зашумели Тростники и длинный шпажник.
Но когда пред Гайаватой Из воды поднялся белый И тяжелый круг Самглава, Громко крикнул Гайавата: "Иза, иза! Стыд Самглаву! Угудвош ты, а не Нама, Не тебе я кинул вызов!"
Тихо вниз пошел, качаясь И блестя, как полный месяц, Угудвош прозрачно-белый, И опять могучий Нама Услыхал нетерпеливый, Дерзкий вызов, прозвучавший По всему Большому Морю.
Сам тогда он с дна поднялся, Весь дрожа от дикой злобы, Боевой блистая краской И доспехами бряцая, Быстро прыгнул он к пироге, Быстро выскочил всем телом На сверкающую воду И своей гигантской пастью Поглотил в одно мгновенье Гайавату и пирогу.
Как бревно по водопаду, По широким черным волнам, Как в глубокую пещеру, Соскользнула в пасть пирога.
Но, очнувшись в полном мраке, Безнадежно оглянувшись, Вдруг наткнулся Гайавата На большое сердце Намы: Тяжело оно стучало И дрожало в этом мраке.
И во гневе мощной дланью Стиснул сердце Гайавата, Стиснул так, что Мише-Нама Всеми фибрами затрясся, Зашумел водой, забился, Ослабел, ошеломленный Нестерпимой болью в сердце.
Поперек тогда поставил Легкий челн свой Гайавата, Чтоб из чрева Мише-Намы, В суматохе и тревоге, Не упасть и не погибнуть. Рядом белка, Аджидомо, Резво прыгала, болтала, Помогала Гайавате И трудилась с ним все время.
И сказал ей Гайавата: "О мой маленький товарищ! Храбро ты со мной трудилась, Так прими же, Аджидомо, Благодарность Гайаваты И то имя, что сказал я: Этим именем все дети Будут звать тебя отныне!"
И опять забился Нама, Заметался, задыхаясь,
А потом затих - и волны Понесли его к прибрежью. И когда под Гайаватой Зашуршал прибрежный щебень, Понял он, что Мише-Нама, Бездыханный, неподвижный, Принесен волной к прибрежью.
Тут бессвязный крик и вопли Услыхал он над собою, Услыхал шум длинных крыльев, Переполнивший весь воздух, Увидал полоску света Меж широких ребер Намы И Кайошк, крикливых чаек, Что блестящими глазами На него смотрели зорко И друг другу говорили: "Это брат наш, Гайавата!"
И в восторге Гайавата Крикнул им, как из пещеры: "О Кайошк, морские чайки, Братья, сестры Гайаваты! Умертвил я Мише-Наму,- Помогите же мне выйти Поскорее на свободу, Рвите клювами, когтями Бок широкий Мише-Намы, И отныне и вовеки Прославлять вас будут люди, Называть, как я вас назвал!"
Дикой, шумной стаей чайки Принялися за работу,
Быстро щели проклевали Меж широких ребер Намы, И от смерти в чреве Намы, От погибели, от плена, От могилы под водою Был избавлен Гайавата.
Возле самого вигвама Стал на берег Гайавата; Тотчас кликнул он Нокомис, Вызвал старую Нокомис Посмотреть на Мише-Наму: Мертвый он лежал у моря, И его клевали чайки.
"Умертвил я Мише-Наму, Победил его! - сказал он.- Вон над ним уж вьются чайки. То друзья мои, Нокомис! Не гони их прочь, не трогай: Я от смерти в чреве Намы Был сейчас избавлен ими. Пусть они свой пир окончат, Пусть зобы наполнят пищей; А когда, с заходом солнца, Улетят они на гнезда, Принеси котлы и чаши, Заготовь к зиме нам жиру".
И Нокомис до заката Просидела на прибрежье. Вот и месяц, солнце ночи, Встал над тихою водою, Вот и чайки с шумным криком, Кончив пир свой, поднялися,
Полетели к отдаленным Островам на Гитчи-Гюми, И сквозь зарево заката Долго их мелькали крылья.
Мирным сном спал Гайавата; А Нокомис терпеливо Принялася за работу И трудилась в лунном свете До зари, пока не стало Небо красным на востоке. А когда сменило солнце Бледный месяц, с отдаленных Островов на Гитчи-Гюми Воротились стаи чаек, С криком кинулись на пищу.
Трое суток, чередуясь С престарелою Нокомис, Чайки жир срывали с Намы. Наконец меж голых ребер Волны начали плескаться, Чайки скрылись, улетели, И остались на прибрежье Только кости Мише-Намы."
Цитируется по изданию: Песнь о Гайавате Автор: Г.Лонгфелло, пер. И.А.Бунина
|