|
"Далеко прошел по свету Слух о Квазинде могучем: Он соперников не ведал, Он себе не ведал равных. И завистливое племя Злобных Гномов и Пигмеев, Злобных духов Пок-Уэджис, Погубить его решило.
"Если этот дерзкий Квазинд, Ненавистный всем нам Квазинд, Поживет еще на свете, Все губя, уничтожая, Удивляя все народы Дивной силою своею,- Что же будет с Пок-Уэджис?
Говорили Пок-Уэджис. Он растопчет нас, раздавит, Он подводным злобным духам Всех нас кинет на съеденье!"
Так, пылая лютой злобой, Совещались Пок-Уэджис И убить его решили, Да, убить его,- избавить Мир от Квазинда навеки!
Сила Квазинда и слабость Только в темени таилась: Только в темя можно было Насмерть Квазинда поранить, Но и то одним оружьем - Голубой еловой шишкой. Роковая тайна эта Не была известна смертным, Но коварные Пигмеи, Пок-Уэджис, знали тайну, Знали, как врага осилить.
И они набрали шишек, Голубых еловых шишек По лесам над Таквамино, Отнесли их и сложили На ее высокий берег, Там, где красные утесы Нависают над водою, Сами спрятались и стали Поджидать врага в засаде.
Было это в полдень летом; Тих был сонный знойный воздух,
Неподвижно спали тени, В полусне река струилась; По реке, блестя на солнце, Насекомые скользили. В знойном воздухе далеко Раздавалось их жужжанье, Их напевы боевые.
По реке плыл мощный Квазинд, По теченью плыл лениво, Под дремотной Таквамино, Плыл в березовой пироге, Истомленный тяжким зноем, Усыпленный тяжким зноем, Усыпленный тишиною. По ветвям, к реке склоненным, По кудрям берез плакучих, Осторожно опустился На него Дух Сна, Нэпавин; В сонме спутников незримых, Во главе воздушной рати, По ветвям сошел Нэпавин, Бирюзовой Дэш-кво-нэ-ши, Стрекозою, стал он тихо Над пловцом усталым реять.
Квазинд слышал чей-то шепот, Смутный, словно вздохи сосен, Словно дальний ропот моря, Словно дальний шум прибоя, И почувствовал удары Томагауков воздушных, Поражавших прямо в темя, Управляемых несметной Ратью Духов Сна незримых.
И от первого удара Обняла его дремота, От второго - он бессильно Опустил весло в пирогу, После третьего - окрестность Перед ним покрылась тьмою: Крепким сном забылся Квазинд.
Так и плыл он по теченью,- Как слепой, сидел в пироге, Сонный плыл по Таквамино, Под прибрежными лесами, Мимо трепетных березок, Мимо вражеской засады, Мимо лагеря Пигмеев.
Градом сыпалися шишки, Голубые шишки елей В темя Квазинда с прибрежья. "Смерть врагу!" - раздался громкий Боевой крик Пок-Уэджис.
И упал на борт пироги И свалился в реку Квазинд, Головою вниз, как выдра, В воду сонную свалился, А пирога, кверху килем, Поплыла одна, блуждая По теченью Таквамино.
Так погиб могучий Квазинд. Но хранилось долго-долго Имя Квазинда в народе, И когда в лесах зимою Бушевали, выли бури,
С треском гнули и ломали Ветви стонущих деревьев,- "Квазинд! - люди говорили.- Это Квазинд собирает На костер себе валежник!"
Привидения
Никогда хохлатый коршун Не спускается в пустыне Над пораненным бизоном Без того, чтоб на добычу И второй не опустился; За вторым же в синем небе Тотчас явится и третий, Так что вскорости от крыльев Собирающейся стаи Даже воздух потемнеет.
И беда одна не ходит: Сторожат друг друга беды; Чуть одна из них нагрянет,- Вслед за ней спешат другие И, как птицы, вьются, вьются Черной стаей над добычей, Так что белый свет померкнет От отчаянья и скорби.
Вот опять на хмурый север Мощный Пибоан вернулся! Ледяным своим дыханьем Превратил он воды в камень
На реках и на озерах. С кос стряхнул он хлопья снега. И поля покрылись белой, Ровной снежной пеленою, Будто сам Владыка Жизни Сгладил их рукой своею.
По лесам, под песни вьюги, Зверолов бродил на лыжах; В деревнях, в вигвамах теплых, Мирно женщины трудились, Молотили кукурузу И выделывали кожи; Молодежь же проводила Время в играх и забавах, В танцах, в беганье на лыжах.
Темным вечером однажды Престарелая Нокомис С Миннегагою сидела За работою в вигваме, Чутко слушая в молчанье, Не идет ли Гайавата, Запоздавший на охоте.
Свет костра багряной краской Разрисовывал их лица, Трепетал в глазах Нокомис Серебристым лунным блеском, А в глазах у Миннегаги - Блеском солнца над водою; Дым, клубами собираясь, Уходил в трубу над ними, По углам вигвама тени Изгибалися за ними.
И открылась тихо-тихо Занавеска над порогом; Ярче пламя запылало, Дым сильней заволновался, И две женщины безмолвно, Без привета и без зова, Чрез порог переступили, Проскользнули по вигваму В самый дальний, темный угол, Сели там и притаились.
По обличью, по одежде Это были чужеземки; Бледны, мрачны были обе, И с безмолвною тоскою, Содрогаясь, как от стужи, Из угла они глядели.
То не ветер ли полночный Загудел в трубе вигвама? Не сова ли, Куку-Кугу, Застонала в мрачных соснах? Голос вдруг изрек в молчанье: "Это мертвые восстали, Это души погребенных К вам пришли из Стран Понима, Из страны Загробной Жизни!"
Скоро из лесу, с охоты, Возвратился Гайавата, Весь осыпан белым снегом И с оленем за плечами. Перед милой Миннегагой Он сложил свою добычу И теперь еще прекрасней
Показался Миннегаге, Чем в тот день, когда за нею Он пришел в страну Дакотой, Положил пред ней оленя В знак своих желаний тайных, В знак своей любви сердечной.
Положив, он обернулся, Увидал в углу двух женщин И сказал себе: "Кто это? Странны гостьи Миннегаги!" Но расспрашивать не стал их, Только с ласковым приветом Попросил их разделить с ним Кров его, очаг и пищу.
Гостьи бледные ни слова Не сказали Гайавате; Но когда готов был ужин И олень уже разрезан, Из угла они вскочили, Завладели лучшей долей, Долей милой Миннегаги, Не спросясь, схватили дерзко Нежный, белый жир оленя, Съели с жадностью, как звери, И опять забились в угол, В самый дальний, темный угол.
Промолчала Миннегага, Промолчал и Гайавата, Промолчала и Нокомис; Лица их спокойны были. Только Миннегага тихо Прошептала с состраданьем,
Говоря: "Их мучит голод; Пусть берут, что им по вкусу, Пусть едят,- их мучит голод".
Много зорь зажглось, погасло, Много дней стряхнули ночи, Как стряхают хлопья снега Сосны темные на землю; День за днем сидели молча Гостьи бледные в вигваме; Ночью, даже в непогоду, В ближний лес они ходили, Чтоб набрать сосновых шишек, Чтоб набрать ветвей для топки, Но едва светало, снова Появлялися в вигваме.
И всегда, когда с охоты Возвращался Гайавата, В час, когда готов был ужин И олень уже разрезан, Гостьи бледные бесшумно Из угла к нему кидались, Не спросясь, хватали жадно Нежный, белый жир оленя,- Долю милой Миннегаги,- И скрывались в темный угол.
Никогда не упрекнул их Даже взглядом Гайавата, Никогда не возмутилась Престарелая Нокомис, Никогда не показала Недовольства Миннегага; Все они терпели молча,
Чтоб права святые гостя Не нарушить грубым взглядом, Не нарушить грубым словом.
В полночь раз, когда печально Догорал костер, краснея, И мерцал дрожащим светом В полусумраке вигвама, Бодрый, чуткий Гайавата Вдруг услышал чьи-то вздохи, Чьи-то горькие рыданья.
С ложа встал он осторожно, Встал с косматых шкур бизона И, отдернувши над ложем Из оленьей кожи полог, Увидал, что это Тени, Гостьи бледные, вздыхают, Плачут в тишине полночной.
И промолвил он: "О гостьи! Что так мучит ваше сердце? Что рыдать вас заставляет? Не Нокомис ли вас, гостьи, Ненароком оскорбила? Иль пред вами Миннегага Позабыла долг хозяйки?"
Тени смолкли, перестали Горько сетовать и плакать И сказали тихо-тихо: "Мы усопших, мертвых души, Души тех, что жили с вами; Мы пришли из Стран Понима, С островов Загробной Жизни, Испытать вас и наставить.
Вопли скорби достигают К нам, в Селения Блаженных; То живые погребенных Призывают вновь на землю, Мучат нас бесплодной скорбью; И вернулись мы на землю, Но узнали скоро, скоро, Что везде мы только в тягость, Что для всех мы стали чужды: Нет нам места,- нет возврата Мертвецам из-за могилы!
Помни это, Гайавата, И скажи всему народу, Чтоб отныне и вовеки Вопли их не огорчали Отошедших в мир Понима, К нам, в Селения Блаженных.
Не кладите тяжкой ноши С мертвецами в их могилы,- Ни мехов, ни украшений, Ни котлов, ни чаш из глины,- Эта ноша мучит духов. Дайте лишь немного пищи, Дайте лишь огня в дорогу.
Дух четыре грустных ночи И четыре дня проводит На пути в Страну Понима; Потому-то и должны вы Над могилами усопших С первой ночи до последней Жечь костры неугасимо,
Освещать дорогу духам, Озарять веселым светом Их печальные ночлеги.
Мы идем, прости навеки, Благородный Гайавата! И тебя мы искушали, И твое терпенье долго Мы испытывали дерзко, Но всегда ты оставался Благородным и великим. Не слабей же, Гайавата, Не слабей, не падай духом: Ждет тебя еще труднее И борьба и испытанье!"
И внезапно тьма упала И наполнила жилище, Гайавата же в молчанье Услыхал одежды шорох, Услыхал, что кто-то поднял Занавеску над порогом, Увидал на небе звезды И почувствовал дыханье Зимней полночи морозной, Но уже не видел духов, Теней бледных и печальных Из далеких Стран Понима, Из страны Загробной Жизни."
Цитируется по изданию: Песнь о Гайавате Автор: Г.Лонгфелло, пер. И.А.Бунина
|